Много лет назад мой старинный друг историк и археолог, писатель и путешественник Илья Свенск написал специально для меня небольшой очерк, который, на первый взгляд, не мог появиться на этом сайте и написан совсем о другом. Но это только на первый вгляд…

Вы держали когда-нибудь в руках револьвер или охотничье ружьё начала века? Проводили нежным пальцем по талии бабушкиной швейной машинки? Может быть, с уважением взвешивали на ладони дедов трофейный хронометр?

Пишущие машинки, граммофоны, арифмометры… Японцы с их культом прошлого говорят, что старинная вещь – это время, отлитое в её формы. В механизмах того относительно недавнего времени завораживает как раз другое – пронесённая через время функция: почти все они до сих пор действуют.

Можно долго спорить о том, благом или катастрофой для человечества стало изобретение Джеймса Уатта: паровая машина (патент 1784 г.) Бунты луддитов были в свое время обречены так же, как, наверное, благородное движение антиглобалистов ныне. Ту эпоху, которая виделась мечтателям античности «золотым веком» и изображалась  современниками шотландского изобретателя пасторалями в фарфоре, австралийские аборигены, люди, донесшие почти до сих пор древнейшие технологии, называют «временем снов». Бог с ними, декабристами, Герценом и прочими… Паровой гудок не просто разбудил дремавшую Европу, но и привел её менее чем за полвека индустриальной революции к идее прогресса, векторного движения общества с принесением в жертву прошлого на алтарь неопределенного, но понимаемого лучшим  будущего. Каждый сам может представить себе последствия уаттовского изобретения, начиная с изменений в горной добыче, для чего он собственно создавал свой двигатель, до массового переселения «освобождённых» машиной голодающих европейцев на Американский континент и расширения колоний по всему миру. Итак, от Уатта через Дарвина к Марксу. Право, мне страшно представить, какая очередная машина отправит ко «времени снов» события 19 и в особенности 20 веков.

Индустриальная революция требовала, помимо всего прочего, значительно большей стандартизации в производстве. Еще в начале 18 века в той же Англии уникальным достижением считалось, когда смешанные детали нескольких ружейных замков оказывались взаимозаменяемыми: из них, не выбирая, можно было снова собрать оружие. Сто лет спустя это стало нормой и концом кустарщины.

Конец 19 и начало 20 веков стали триумфом механики, что-то механистическое часто можно заметить даже в стиле, например, цинкографии. Не случайно она так легко поддавалась коллажам молодого Макса Эрнста. Насекомая пластика кинолент того времени не вызывает чувства протеста именно потому, что, начиная с «Прибытия поезда», они почти всегда описывают жизнь человека в индустриальном ландшафте. Согласитесь, видовой фильм в подобной технике смотрелся бы весьма странно. Растительные формы art nouveau стали в свое время естественным протестом против машинной эстетики развивающихся подобно раковой клетке мегаполисов.

Впрочем, рычаги машин того времени, не говоря уже об оружии, имели особую «гомогеничность», весьма далекую от современной эргономики.  Их эстетику определяло все еще изрядное присутствие в производстве ручного труда и изначальное отношение к сложной вещи как к инструменту, предмету, который делается тщательно и надолго. Орудию производства. В той же Великобритании или России начала 20 века семья, скопившая на швейную машину, приобретала тем самым станок. Мать семейства могла рассчитывать на кусок хлеба для себя и детей, зарабатывая хотя бы обметыванием простыней или подшивкой подолов соседям. Приобретение такого инструмента часто требовало более года строгой экономии. Любые механизмы, особенно предназначенные для персонального использования, были тогда еще весьма редки. А стало быть – дороги. Кстати, говоря о внешнем виде именно швейных машин, стоит вспомнить, что один из первых в истории их экземпляров, английский середины 19 века, имел окончание в виде конской головы. Из нее била в ткань игла. Возможна ли аллюзия с «Белой Кобылой» – знамением смерти в английских мифах?

Техническая революция стимулировала развитие многих других прикладных наук, в частности, химию. Нобелевские нитраты: динамит, так же, как и машина Уатта, изобретенный для горных разработок, а затем пироксилин поставили точку в вековой пьесе «театра военных действий». Ко «времени снов» отошло действо, когда пушечное мясо в ярких мундирах под гипнотизирующие звуки барабана и флейты шло навстречу друг другу шеренгой. А режиссеры – полководцы враждебных армий могли сидеть рядом на холме и играть в шахматы. Залп – занавес театра монаха Бертольда Шварца закрывается. Под его прикрытием выносят раненых, затем – второй акт…

Англо-бурская кампания была первой позиционной войной наступившего века. Технические новшества были использованы в ее ходе полной мерой. Это – нарезное оружие, разрывные пули, динамит и бездымный порох –  частицы нитроцеллюлозы, словно маленькие кусочки целлулоидных немых фильмов с их насекомыми страстями…  И новая армейская одежда цвета грязи и горелой травы. Однако летит сквозь сибирскую мглу Восточный Экспресс, режет волну «Титаник», а «Дух экстаза» еще не конфискован в качестве транспорта для картавого призрака коммунизма. Кроме того механизмы научились летать!

Первая Мировая. Торжество механизма над человеком. Гигантский ствол «Большой Берты», неумелые еще в убийстве танки, пулеметы с водяным охлаждением… Кроме революционного угара, человечество, похоже, вынесло с тех фронтов новую странную мысль о Человеке и Машине: если жизнь человека в окопах исчисляется днями, а то и минутами, то почему убивающая его машина должна жить дольше? Рождённая военной промышленностью штамповка, а затем конвейер во многом удешевили производство и родили новую эстетику механизмов, причём не только военных. По мере развития химии дорогая кожа вытеснялась клеёнкой. Машины, созданные для миграции в поколениях, становились {tooltip}rara avis [ˌrɑːrə’ævɪs]{end-title}редкая птица, редкость, человек или вещь, редко встречающиеся{end-texte}rara avis…{end-tooltip}

Еще в спокойном 1894 году некий коммивояжёр из Пенсильвании по имени Кинг Кэмп Жиллет опубликовал книгу под названием «Будущее человеческого сообщества». Содержание труда – одна из многих утопий, написанных в то время и опередивших его: добросовестный бред о целесообразности мирового правительства и т. п. В целом – некое предвидение ООН под американской доминантой, ВТО и Соединенных Штатов Европы.

Человек этот не стал политиком, однако, его имя известно сейчас всем. Он – тот самый Жиллет, который изобрёл безопасный бритвенный станок со сменными лезвиями. Едва ли стоит описывать принцип его действия. Он почти что одинаков, от старинных грибовидных экземпляров до последних, которыми впору сбривать силиконовую щетину очередному киборгу. В этом контексте важно то, что он стал пророком Царства Одноразовой Вещи и её производителей –  истинного Мирового Правительства. Свой портрет-икону он добросовестно публиковал на каждой пачке лезвий.

Во Второй мировой жизнь человека и машины теперь значительно чаще, чем в предыдущей бойне неразделимого механического кентавра, становится ещё короче. Тем больше было нужно угловатых выползней из-под штампа… Например, появился немыслимый ранее для флотской англо-американской традиции корабль без имени: серия Liberty.

Эстетика вещей послевоенной Европы отражает прежде всего нужду в функции, так же, как в окопах под огнём. Крик-мольба плакатов военного времени «You give me the stuff!» остался висеть в воздухе нищей Европы с её продуктовыми карточками и возможностью для американского солдата получить на ночь парижанку за брусок мыла или пару пачек Camel…

Только в разбогатевшей в результате войны Америке продолжает существовать дизайн в старых традициях. Те самые округлые формы и хром деталей. Однако мир изменился даже для Соединенных Штатов.

Слишком много людей вначале там, а потом и в Европе желали иметь вещи. Логика производства военного времени подсказала простой и гениальный ход: чтобы сделать счастливыми всех, нужно просто выпускать как можно больше моделей настоящих дорогих вещей.

В 1952 году после многих неудачных экспериментов французский фабрикант пишущих принадлежностей Марсель Биш выпускает одноразовую шариковую ручку. Конечно, вначале на американском рынке. Под названием Bic, так он решил «облагородить» свою фамилию. Эта была известная всем шестигранная палочка из прозрачного пластика. Успех был грандиозным. Дальше – больше. Например, те же бритвы или зажигалки Bic.

Пожалуй, именно одноразовую авторучку можно назвать символом становящегося тогда общества массового потребления. Ухудшение качества вещей, использование новых дешёвых материалов принесло невиданную ранее свободу творчества дизайнерам! Мода стала меняться значительно быстрее!

Разумеется, изобретение одноразовых ручек и зажигалок не отменило существование Parker и Ronson, скорее, остановило во времени дизайн подобных фирм, превратив их изделия во вневременную классику и подняв цены на них на элитарную высоту.  Справедливости ради нужно сказать, что существует другая демократическая классика, рождённая, как правило, военными заказами или массовым производством для колоний. Например, зажигалки Zippo и французские ножи Douk-Douk. Это – слепок определенного времени, вне зависимости от совершенства функции.

В течение многих лет в северной Швеции выпускают дешёвые туристические ножи, сейчас – с пластиковой рукояткой и в пластиковых же ножнах. Лезвие – классической скандинавской формы из неплохого нержавеющего проката. Интересно то, что на многих моделях рельеф тёмно-зелёного пластика имитирует олений рог на рукояти и дубленую кожу, схваченную металлическими (серебряными?) кольцами на ножнах. Надувная женщина, в конце концов, тоже может выполнить свою функцию.

Авторучкой Parker или Waterman при достаточно бережном отношении можно пользоваться лет пятьдесят. Ручкой Bic – при небрежном – около месяца, но в каждом конкретном случае, например, когда вы ставите подпись, качество их функций абсолютно одинаково. Так одноразовую ручку можно сравнить со съёмной квартирой, а дорогую классику с разовой покупкой недвижимости.

В то же время за «железным занавесом» десятилетиями продолжался бой с вещами. На мой и не только на мой взгляд, русский социализм в целом — это прямое следствие православной идеи. «Блаженство нищих»  в ней превозносится значительно больше, чем у католиков, не говоря уже о протестантизме. В гротескных советских формах дешёвые одноразовые вещи появились едва ли не раньше, чем на Западе. Понятно, что отсталая и предельно милитаризованная экономика едва ли была способна на производство чего-то настоящего. К тому же отсутствие материальной заинтересованности производителя никогда не позволяла советской вещи индивидуального потребления сравниться с западной в дизайне или функции. Наверное, единственная большая брешь, сквозь которую в СССР проникли настоящие вещи, образовалась в первые послевоенные годы, когда на Восток шли эшелоны с трофеями из освобожденной Европы.

Уже почти не верится, что всего лет пятнадцать назад в Москве была целая сеть полулегальных мастерских, вставлявших латунные выточенные вручную зарядные клапаны в зажигалки Bic. В то же время выпускались не менее десяти моделей отечественных огнив, чаще всего пытавшихся имитировать дорогие западные образцы. Одноразовая зажигалка была посланцем из другого лучшего мира, престижным символом приобщения к запретному Иному. Так же как пустые жестянки из-под западного пива, годами декорировавшие советские кухни.

Через некоторое время после падения Берлинской стены, когда немцы из двух частей города стали одеваться примерно одинаково, представителя бывшей ГДР легко можно было определить по неумению открыть бутылку пива при помощи одноразовой зажигалки.

Я не хочу рассматривать в этом очерке продукцию Поднебесной. Эти вещи, в отличие от глины и шёлка, – чаще всего имитация одноразовых вещей богатого мира. В основном для гигантского внутреннего рынка или откровенная подделка настоящих вещей. Я, например, видел Patek Phillippe за десять долларов. Особенности национального дизайна сказываются там разве что в более ярких, чем у европейцев, цветах. Кстати, это различие прослеживается даже в стандартных настройках телевизионных кинескопов.

Почти столь же огромная Индия пошла в производстве ширпотреба по другому, значительно более консервативному пути. Тут, наверное, сказалась как традиция парампары, цепи ученической преемственности, так и определенный консерватизм бывшей британской колонии. И, конечно, отсутствие социалистического опыта, невозможность создания государственных корпораций, производящих дешёвую дрянь.  За кустарной вещью всегда стоит человек. «Что не украшено – не существует», – гласит индийская пословица. Украшение прежде всего индивидуализирует вещь. Те, кто посещал Индию, навсегда запомнят карнавал зеркалец, гирлянд бумажных цветов и разноцветных лампочек на грузовиках и автобусах, бесконечное царство узора на любой поверхности. И физическую нищету… Безликой одноразовой вещи мало места в подобной культуре.

Бунт «детей-цветов» конца 60-х – 70-х годов с «кельтским ренессансом» и обращением ко «времени снов» в самобытных культурах, прежде всего, к Индии, был очевидной реакцией на эстетику одноразовых вещей, первично эстетической революцией. Но её сделал возможным экономический подъем, во многом ставший результатом массового  производства дешёвки.  Рваные джинсы тоже были поставлены в результате на конвейер.

Высокие мировые цены на нефть стали экономической основой брежневского «застоя». Тогда же многие советские граждане, продолжавшие въезжать в индивидуальные ячейки хрущевских домов, впервые получили возможность приобрести мебель. Те же, у кого она была, с легким сердцем выносили на помойки монументальный деревянный массив до- и послевоенного производства, часто просто не умещавшийся в тесных квартирках. В Берлине после падения стены один мой приятель с западной стороны сделал неплохой бизнес. Он нанял небольшой грузовик, ездил по восточной части города и собирал антикварную мебель, которую выбрасывали граждане объединенной Германии в стремлении купить за настоящие деньги модные интерьеры. А затем выгодно реализовывал её через магазинчики всего в паре-тройке километров на западе.

Постсоветская квартира, как правило, чрезвычайно замусорена совершенно ненужными вещами. Причина – прежде всего в страхе перед новым переделом, возможно, воспоминания о предельной нищете в  детстве у старшего поколения и культурная слепота выросшего в эстетическом вакууме младших. На самом деле, ведь ещё совсем недавно домохозяйки в русских мегаполисах мыли и сушили затем полиэтиленовые пакеты для дальнейшего использования, хранили любую жестянку от кофе. В деревнях  иногда до сих пор картинки на крышках конфетных картонок выполняют функцию эстетического объекта. Думаю, что до девяноста процентов русских квартир вообще лишены какой-либо памяти, присутствия настоящих вещей. Полированная ДСП семидесятых годов неспособна стать антиквариатом так же, как шариковая ручка от Bic. Пластиковая мебель 60-х, возможно, представляет какую-то ценность для историка стилей просто потому, что её осталось весьма мало. Возможно, что последняя одноразовая зажигалка тоже станет когда-нибудь предметом аукционных торгов. Старая мебель естественно несет свои функции, потому что была сделана человеком как послание для многих людей.

Семидесятилетняя битва с настоящими вещами привела Россию к тому, что многие антикварные магазины в центре Москвы уступают прилавкам блошиных рынков европейских столиц и во многом – к утрате исторического чувства вообще. Прежде всего, в эклектичной Москве и в несколько меньшей степени – в трехсотлетних невских декорациях подлинно исторического Амстердама.

Поверхностно знакомые с археологией люди предполагают, что язычники разных стран и народов всегда обеспечивали мёртвого полной амуницией для загробной жизни. Такое, действительно, иногда бывало. Но большинство этих могил было ограблено уже современниками усопшего. Люди никогда не были глупее или умнее самих себя.

На самом же деле от Китая до Балтики существовала целая индустрия. Специально для мёртвых выделывалось одноразовое оружие, посуда и прочее… От сопровождавших императора Цинь Шихуанди: китайская гвардия, где каждый солдат с индивидуальными чертами лица, при оружии… Этих воинов тысячи. Все из глины. До простых прусских мечей и копий из гвоздевого железа. Еще позже, почти перед принятием христианства, выкладывался камушками виртуальный контур меча. Может, войны прошедшего века лишили нас чего-то действительно важного?

Илья Свенск